Чао, Иринчик, чао! - Ирина Коджо

– Как ты хочешь.

Дюро уже не волновался из-за плавок и, скинув одежду, нырнул в воду, оставляя за собой множество мелких брызг. Я медленно спустилась по лесенке и окунулась в уже хорошо прогревшееся море. Сытые и довольные, мы опять плыли рядом по уходящей за горизонт морской глади.

– Завтра погуляем по Герцег Нови? – еще раз спросила я, когда мы вернулись на дорогу вдоль моря. – Через день уже отъезд, а я до центра города так и не дошла. И хорошо бы наверх в крепость подняться. Там, наверное, тоже красиво.

– Да, можно, – услышала я в ответ, и мне показалось, что серб снова во всём со мной соглашается, а его принципы, что он должен быть главным, улетучились в неизвестном направлении.

Дюро шёл мягкой, плавной походкой, перекинув футболку через плечо и открыв солнцу загорелый, стройный торс. Он крепко и нежно обнимал меня за талию, а я придерживала длинную, свободного покроя юбку, стараясь нечаянно не наступить на ее подол.

– У нас свечи ставят возле икон в церкви. А у вас, я так понимаю, на улице? – поинтересовалась я.

– Да, наверх за здравие, вниз за упокоение, – объяснил Дюро.

– Я сегодня в монастыре две свечи поставила наверх.

– За нас? – тихо спросил серб.

«За нас? Разве есть мы?» – подумала я, но постаралась не показать своего удивления, уж очень наивно и искренне прозвучал его вопрос. Ничего не ответив, я продолжила свои расспросы:

– Если ты хочешь соблюдать религиозные правила и тебе близка церковь, почему ты в монастырь не идёшь?

– Не могу я в монастырь, – вздохнул Дюро. – Тамо лепо, добро. Но не для всех подходит, не все могут.

– Да, конечно, не все, – согласилась я. – А что ты не можешь?

– Тешко мне все, что там треба94.

Я понимающе кивнула. «Да, тяжело ему соблюдать заповеди! Попробуй удержи себя с таким темпераментом! И что же он всё время так кого-то ищет для себя, а потом мучается, раскаивается?» – ломала я себе голову, пытаясь разобраться, что за человек рядом со мной.

Проходя мимо крепости и порта, серб замедлился и предложил:

– А пойдём сейчас в город?

«Действительно, почему бы сегодня не пройтись по старому городу вдвоём? А завтра можно никуда не ехать и устроить себе полный релакс», – рассудила я, где-то в глубине души догадываясь, что Дюро также, как и я, хочет продлить нашу встречу.

Постепенно мы поднимались всё выше и выше, мимо небольших домиков, магазинчиков, ресторанов, перемещаясь от одного уровня к другому по многочисленным лесенкам и крутым подъемам. Пройдя под аркой с круглыми часами, мы оказались на вымощенной серым булыжником площади.

– Белависта – центр Герцег Нови, – торжественно объявил Дюро.

Духом средневековой Европы веяло от выстроившихся по кругу старинных каменных домов и уютных кафе. Столики для посетителей стояли прямо под открытым небом, а посередине красовалась элегантная белая церковь Архангела Михаила. Поставив свечи на специальные стойки при входе в храм, мы прошли вперед к алтарю. Дюро положил несколько монет прямо на икону, где уже лежали оставленные пожертвования. «Странный обычай. У нас совсем не так», – удивилась я, наблюдая за сербом.

Выйдя на улицу, мы подошли к широкой каменной изгороди, на которой, уютно устроившись клубочком, дремала рыжая пушистая кошка. Я осторожно присела рядом с ней и, повернув голову в сторону залива и уходящих вереницей вниз красных черепичных крыш, приготовилась позировать. Но вдруг кошка приоткрыла глаза, приподнялась и сладко зевнула, представив на всеобщее обозрение маленький язычок и мелкие острые зубки. Затем изящное животное повернулась спиной и вытянулось во весь рост, откровенно давая понять, что передо мной не кошка, а самый настоящий кот. Всю эту сцену с пробуждением рыжего красавца и его медленным, неторопливым уходом Дюро заснял на мой телефон.

– Отлично получилось! – обрадовалась я, рассматривая сделанные фото. – Вот здесь у меня задумчивый вид в пол-оборота к морю, а здесь я удивленно улыбаюсь, глядя на просыпающегося кота. У тебя прям талант к фотосессиям!

– То ништа, – скромно сказал Дюро, стоя в тени пышного высокого платана. – Идемо далье.

В разные стороны от исторической части города отходили узкие, извилистые улочки и каскадные ступенчатые переходы. Возле одного из проходов наверх я услышала русскую речь и обратилась к соотечественникам:

– Не знаете, как в крепость пройти?

– А вот по этой лесенке все время прямо. Мы уже оттуда возвращаемся.

– Пойдем. Нам туда, – уверенно сообщила я сербу и пошутила:

– Наши повсюду!

– Да, да. Ви руси свуду95, – подмигнул мне Дюро, и мы направились к крепости. В самом конце длинной лестницы сидел пожилой мужчина и собирал плату за вход. Мой спутник быстро достал деньги и заплатил за двоих, а в ответ на протянутые билеты и сдачу непринужденно сказал: «Не треба». «Так странно, что не нужно думать обо всем самой, платить за все самой», – отметила я, идя вслед за сербом и пытаясь вспомнить, когда последний раз симпатичный мне мужчина куда-то вел меня, что-то покупал и спрашивал: «Что ты хочешь?»

На вершине скалы перед нами предстала мощная оборонительная крепость. Канли Кула, построенная еще во времена Османской империи, до наших дней сохранила свое турецкое название. Ее страшная, кровавая история давно закончилась, а тюремное сооружение для заточения и казней превратилось в место для представлений с оригинальным амфитеатром под открытым небом.

Белые каменные возвышения, похожие на скамейки для зрителей, выстроились полукругом в несколько рядов, оставляя в центре место для артистов. Оглянувшись вокруг и не увидев никого поблизости, Дюро встал на середину летнего амфитеатра и, подняв к лицу большой палец правой руки, бодро запел: «Маратон! Маратон!» Он весело жестикулировал руками, крутил воображаемым микрофоном, приплясывая и двигаясь из стороны в сторону. Наконец серб поднял руки вверх как бы в ожидании бурных оваций и почти театрально поклонился невидимой публике, а я захлопала в ладоши: «Браво, Дюро, браво!»

Задор и непосредственность моего друга заражали меня безудержным весельем, заставляя забыть обо всех волнениях этого утра. Чувствуя внезапно нахлынувшую легкость и беззаботность, я от души рассмеялась. А потом, повторяя вслед за Дюро, вытянула вперед указательные пальцы и похлопала одним по другому сверху вниз. Я не представляла себе, что это может значить что-то, кроме имитации аплодисментов, но, увидев мои действия, серб так заливисто расхохотался, что я невольно смутилась. «В конце концов, я всего лишь повторила его движения. Откуда мне знать, что это значило в его представлении. Пусть смеётся, сколько хочет», – решила я, но всё уже спросила: «Что тебя так насмешило?» Он активно замахал руками: «Ириничка, Ириничка!», а затем присел на край каменного возвышения и запел бархатным, густым баритоном мелодичную, красивую песню, перебирая в воздухе руками по невидимым струнам воображаемого музыкального инструмента.

«Вот это представление!» – подумала я, с восторгом глядя на серба. В этот момент казалось совершенно естественным, что эта древняя арена вдруг превратилась в театральную сцену, которая какой-то неведомой силой была отдана нам двоим и больше никому. Допев песню, серб снова засмеялся и слегка приподнял меня в воздухе.

– Айд, Иринчик, айд! – сказал он и, не выпуская меня из рук, потянул вглубь возвышающегося над городом укрепления.

Мы целовались по углам как подростки, прячась от немногочисленных посетителей в ниши и углубления многовековой крепости. У меня замирало сердце, когда я смотрела вниз на город и море, а за спиной каждой клеточкой ощущала своего горячего мужчину. Его близость, сильные руки, тёплые губы и жаркие поцелуи ясно говорили, что пламенная, огненная страсть прорвалась через все его мысли и решения.

«Впрочем, может всё совсем не так? И это какая-то игра?» – промелькнуло в голове. Но зачем думать, пытаться понять? Вот он здесь, рядом со мной, а всё остальное исчезло в тумане и потеряло всякий смысл. У меня вновь подкашивались ноги и кружилась голова, как в тот вечер, когда мы спускались по лесенкам из его комнаты в Игало. Но сейчас я не пыталась отстраняться, а только